Наукой в Физпроблемах всегда занимались мужчины. За всю историю Института в штате научных сотрудников были всего четыре женщины. Раньше: Клава Зиновьева, Мила Прозорова, Наташа Крейнес — все три экспериментаторы, и я, теоретик. Теперь, как и раньше, Клава Зиновьева, Мила Прозорова, Наташа Крейнес и Ольга Андреева — все четыре экспериментаторы. Я до сих пор помню недоверчивое лицо нашей вахтёрши тёти Таси, которая говорила мне:

— Риточка, ты такая маленькая, а уже теоретик.

Для тёти Таси, всю жизнь проработавшей в Физпроблемах, слово «теоретик» означало не профессию, а звание, которое в её владениях носили Ландау, Лифшиц, Померанчук, Халатников, Гинзбург, Горьков, Абрикосов. И я очень скоро привыкла к вопросу, который мне часто задавали: "Как вы попали в Физпроблемы?".

В отличие практически от всех, я попала в Институт физпроблем, даже не подозревая о его существовании. Привели меня к нему листочки с «минимумом Ландау». Я училась в Тбилисском университете на физическом факультете, где среди прочих специальностей была специальность «теоретическая физика». Разделение по специальностям начиналось со второго курса, и со второго же курса нас обучали «махровой» теоретической физике. Мне попались листочки с минимумом Ландау весной 1961 года, когда я была на четвёртом курсе. На этих листочках значились телефоны с пометками (с) и (д), а потом шли программы Математики 1, Математики 2 и семи разделов курса теоретической физики. Никаких адресов на листочках не было. Да и вопроса об адресе ни у кого не возникло: олицетворением столичной науки у нас, в Тбилиси, по крайней мере среди студентов, было высотное здание МГУ. Все, кто решил сдать экзамены Ландау, собирались именно туда. Нас в Тбилиси здорово обучали математике, и программы двух Математик, составленные, по слухам, прибывшим с этими же бумажками, самим Ландау, показались мне заманчивыми. Я поняла, что здесь у меня проблем не будет. Что касается остальных экзаменов, то на студенческий вкус все экзамены хороши. Девять аккуратно делится на три, и я быстро решила, что если сдавать по три экзамена, получится три укороченных сессии, пустяк по сравнению с привычными нашими сессиями в 5–6 экзаменов. Так, в первую сессию я для себя сгруппировала обе Математики и Механику. Времени у меня было достаточно, почти три месяца: я назначила себе эти экзамены на июнь, по полной инфантильности даже не подумав позвонить по обозначенным телефонам и если не договориться, то хотя бы спросить, принимают ещё эти экзамены или нет. А я просто, закончив досрочно свою сессию, с тёплым напутствием нашего декана Вагана Мамасахлисова: «Только не опозорьте наш университет», отправилась в Москву.

Поезд пришёл на Курский вокзал утром, а к полудню я уже звонила по одному из двух телефонов. Трубку взяли сразу. Ответил мужской голос. Я спросила:

— Это МГеУ?

Мне ответили: "Нет" и положили трубку. Я позвонила второй раз и выразилась точнее:

— Ландау хочу.

Это была стандартная телефонная форма в Тбилиси.

— Кто тебя подослал, девочка? — спросил голос.

Я сказала:

— Тбилисский университет.

Голос на другом конце захохотал и почти фальцетом спросил:

— И зачем?

Я не поняла тогда причину смеха и очень сухо сказала:

— Минимум хочу сдать. А вы что, Ландау?

— Ландау, — ответил Ландау.

— А почему не сознались, когда я спросила про МГеУ?

— Не мог я в этом сознаться. Не ЕМГЕУ это, — передразнил мой акцент Ландау. — Да и вообще, я уезжаю, и завтра меня в Москве уже не будет, и никакой экзамен я у вас принять не могу.

Весь разговор мне показался таким нелепым, что я даже не осознала сразу, что вроде зря приехала. Но это я поняла потом, а в тот момент меня больше всего поразило то, что лучший физик страны с такой лёгкостью сознаётся, что он вовсе не в МГУ. А тогда где же, подумала я и так и спросила:

— А тогда где же Вы, если не в МГУ?

Видно, и Ландау весь этот разговор показался нелепым, и, явно рассердившись, он сказал:

— Да есть тут маленький институт на Воробьёвке. Капица построил.

И повесил трубку.

Я, конечно, огорчилась, что картину сияющего на солнце высотного здания МГУ сменили незнакомые мне слова «Капица на Воробьёвке» и его «маленький институт», но быстро успокоилась. Ладно, думаю, завтра позвоню, может что изменится.

Назавтра был четверг. В этом и было моё везение. По четвергам в Физпроблемах были и есть теоретические семинары. На этот раз по тому же телефону ответил другой голос, тоже мужской. Я начала сразу:

— Знаете, я приехала из Тбилиси, хотела сдать минимум Ландау, а он уезжает, уже, наверное, уехал. Это очень плохо, если я уеду обратно без экзаменов. Вы не знаете, может у меня их принять кто-нибудь другой вместо Ландау?

— Никуда Ландау не уезжает, — сказал голос. — Просто он у девчонок не принимает теорминимум. Сейчас мы его ещё разок проверим. Где вы находитесь?

— У Киевского вокзала.

— Москву знаете?

— Нет.

— Ну, хорошо, садитесь на семёрку, троллейбус. Доедете до остановки «Дом обуви». Когда выйдете из троллейбуса, повернитесь спиной к «Дому обуви» и через косую дорогу, которая называется Воробьёвским шоссе, вы увидите двухэтажные жёлтые домики. Они в густой зелени. Вот это и есть Физпроблемы, здесь мы все и находимся. Воробьёвское шоссе, дом 2. Так что от троллейбусной остановки перейдёте дорогу. Войдёте в чугунную калитку, слева от вас будет двухэтажное здание с вывеской «ЖЭТФ», справа будут сросшиеся жилые коттеджи. Но Вам надо будет пройти прямо, к самому нарядному дому с колоннами. Когда войдёте в него, поднимитесь на второй этаж. От лестницы идёт один коридор, налево. Вы пойдёте по этому коридору, справа от вас останется библиотека. Вам надо будет войти в следующую после библиотеки дверь. Войдите туда, и я вас там встречу. Только поезжайте немедленно. Семёрка ходит редко, ехать вам минут 20–25. А вам непременно надо появиться здесь до одиннадцати. В одиннадцать у нас начинается семинар. Вам всё понятно?

— Да, — ответила я просто. — А как Вас зовут?

Голос звучно рассмеялся.

"Ну и народ, — подумала я, — всё им смешно".

— Исаак Маркович Халатников. Да. В самом деле. А как вас зовут, у вас грузинский акцент. Правильно?

— Правильно. Меня зовут Рита Кемоклидзе.

— Очень приятно, Рита Кемоклидзе. Желаю вам успеха и бегите скорее к семёрке.

Я легко нашла тогда остановку семёрки и поехала в незнакомый мне «маленький институт на Воробьёвке, который построил Капица». Я получила такие точные указания, так что в половине одиннадцатого была уже у «следующей после библиотеки двери». И была уже готова без всякого страха и, вообще говоря, без стука, потянуть её, как дверь распахнулась сама, и оттуда вылетел маленький круглый человек. Он встал в проёме, держал двери и продолжал разговаривать, по-видимому, сразу со всеми находящимися, как я заметила, в трёх разных комнатах. Оказалось, что дверь из коридора вела в малюсенький предбанник, куда выходили ещё три двери, все они были открыты, и за ними можно было увидеть каждую из трёх комнат и её обитателей. Такие маленькие были эти комнаты. А народу там было много. Вот тут я растерялась. Поди разберись, кто из них Халатников. Все они громко и возбуждённо о чём-то спорили, что-то говорили друг другу и одновременно круглому в дверях, который и сам не уходил, и меня не пропускал. Щёки у него пылали, глаза блестели, руками он размахивал. Меня не замечал никто. Наконец, из самой правой комнатки выглянул очень симпатичный человек и сразу мне обрадовался.

— О, — сказал человек, — это, наверное, Рита Кемоклидзе. Отойди, Алёша, от двери, пропусти девочку.

Круглый меня пропустил, и я пробилась в единственный свободный угол.

— Здравствуйте, Рита, — сказал Исаак Маркович. — Вы Элевтера знаете?

Я не знала Элевтера.

— Ну, ладно, — сказал он. — Сейчас мы позвоним Дау, а то он обычно приходит к одиннадцати.

И Халатников позвонил Дау, но про меня ничего не сказал. Сказал, что тут все захлёбываются без него и что он позарез нужен. Что, похоже, было чистой правдой. Ландау появился, как удар молнии, мгновенно. Я не знала, что он живёт тут же, в том же дворе. Но не только это неожиданное появление Ландау меня потрясло. Ландау появился, и всё изменилось, он заполнил собой всё пространство, и это ощущалось почти физически. Все потянулись к нему. Халатников тут же про меня забыл. И только перед тем, как все стали собираться на семинар, Халатников вспомнил:

— Дау, а тебя здесь ждут.

— Кто? — спросил коротко Ландау. Я не отрывала глаз от Ландау с самого момента его появления. Но он меня не видел.

— Девочка из Тбилиси. Готова сдать тебе математику и механику. Прими у неё, интересно же. У них, в Грузии, все девочки Гаприндашвили.

— Я с этой Гаприндашвили уже разговаривал вчера. С меня довольно. Скажи ей, что я уехал.

— Врать нехорошо, — сказал Халатников. — Она здесь.

И посмотрел в мою сторону. Я была готова провалиться сквозь землю, но продолжала смотреть на Ландау в упор. Тут он меня увидел сразу и почему-то развеселился.

— Какая худая, — сказал Ландау.

"Сам худой", — подумала я на всякий случай по-грузински.

— Ладно, — сказал он, — я сдаюсь.

И у него тут же появились в руках бумага и ручка. Он прямо стоя стал быстро-быстро писать для меня задание. Мне вдруг стало смешно: Ландау был высокий и действительно очень худой, и, чтобы писать стоя, он не просто нагнулся над столом, а как-то очень смешно сложился.

— Вот, — сказал он. — Идите в библиотеку и решайте, часа через полтора я к вам подойду.

Полутора часов мне не понадобилось, и когда Ландау подошёл ко мне, я так и сказала:

— За это время я могла бы больше решить.

Ландау молча и равнодушно написал мне новое задание и ушёл. На этот раз он пришёл быстрее. И так до тех пор, пока он не сказал:

— Ну ладно, считайте, что математику вы сдали. Вот вам задачи по механике. Решайте на здоровье, да побыстрее. У нас вообще-то не принято по два экзамена принимать, это исключение.

Я, по-видимому, в каком-то беспокойном жесте проявила недоумение, хотя вслух ничего сказать не успела. Ландау отреагировал на моё молчаливое недоумение быстрым боксёрским ударом:

— Чего вы смотрите, как баран на открытые ворота, что, задачи трудные? — и убежал.

А недоумение моё было связано с тем, что Ландау исчерпал почти всю программу по Математике 1 и ничего не спросил из Математики 2. А там были комплексные переменные, метод перевала и всё то, что вызывает жгучую гордость у студента, только-только выучившего эти вещи. Всё время, пока я решала задачи по Механике, мысль о Математике 2 не давала мне покоя. Я не знала, что Математика 2 сдаётся последней, после всех экзаменов по физике. Московские студенты это знали, а мы нет. Задачи по механике я вроде решила.

Пришёл Ландау, спросил:

— Ну, что?

Я сказала:

— Всё, наверное. Одной задачей, вот, недовольна.

— Посмотрим, — произнёс Ландау и буквально через минуту сказал: — Сойдёт. Можете ехать домой спокойно.

— То есть как ехать? А Математика 2? Вы помните, Лев Давидович, что все примеры, которые вы мне дали, были из Математики 1?

— Да, конечно.

— А что, Вы завтра примите у меня вторую Математику?

— Не-ет, голубушка, чего захотела! Вторую Математику сдают в самом конце, если до неё добираются. Для этого надо сначала сдать все экзамены по физике. Уж не знаю, как это у вас получится. Я на пальцах могу пересчитать, кто добрался до второй Математики и сдал весь теорминимум. Это тяжёлое испытание, хуже, чем тяжёлая атлетика. Вот так. И этот вид спорта совсем не для девушек.

Меня потрясло:

— То есть как, — сказала я. — Куда мне теперь деваться с этими знаниями?

Ландау смягчился:

— На каком Вы курсе?

— На четвёртом, т.е. кончила четвёртый.

— А чего ж так поздно хватились. Серьёзные люди со второго курса начинают сдавать теорминимум. Вам же диплом пора делать.

— Я не знала об этом раньше.

— Ну, ладно, забудьте про математику. Попробуем сделать вам скидку. Хотите сдать статфизику, скажем, в сентябре? Договоритесь с Халатом, это по его части. Если сдадите, приезжайте к нам на дипломную работу.

Таково было мое крещение в Физпроблемах.

В октябре я сдала Халатникову статфизику. К январю я была звана на дипломную работу. Мой декан, Ваган Мамасахлисов, был готов отменить мне зимнюю сессию.

— Какие тут экзамены, — говорил он, — она едет в Институт Капицы. Она будет делать там диплом.

Свою зимнюю сессию я стала, конечно, сдавать, и в один из экзаменационных дней грянул гром: Ландау попал в автомобильную катастрофу, он при смерти. Беда случилась 7 января. Об этом писали газеты, об этом все говорили. Говорили, что он в действительности умер, но что его держат в клинике в каком-то неизвестном медицине состоянии, поддерживая его в этом состоянии самыми современными средствами, которые доставляются специальными самолётами со всех концов света. Слухи эти казались абсолютно невероятными, и я к ним не очень прислушивалась. У меня уже был куплен билет на поезд на 15 января, и я с нетерпением думала, что вот приеду 17-го в Москву и в тот же день навещу Ландау в больнице. Я купила гранаты и бутылку саперави для Ландау, чтобы он быстрее поправился. Так обычно делали у нас в Грузии. Но в Москве всё обернулось иначе, невероятные слухи подтвердились: Ландау умирал, но никто, никто во всём мире не хотел с этим примириться. И за его жизнь боролись.

Мой первый Учёный совет оказался очень грустным. Он проходил 23 января, и первым вопросом был на нём вопрос о болезни Ландау. К тому времени я уже целиком была во власти той беды, которая свалилась на Институт, и жила тем, чем жили в те дни все, — ЛАНДАУ. Тогда же впервые я слышала, как говорит Пётр Леонидович, я поняла тогда, что об истинной беде если говорят, то говорят мало и просто.

— Ландау находится в тяжёлом состоянии, — говорил Пётр Леонидович. — Положение очень серьёзное. Институт старается сделать всё возможное, чтобы содействовать работе врачей. Все добровольно... участвуют в этом деле. Это лишний раз показывает, какой любовью пользуется Дау у сотрудников Института. Как раз накануне ему исполнилось 54 года. Мы все желаем ему здоровья, но послать письмо не можем, так как он без сознания. Болезнь продлится не менее полугода. Нам надо приспособиться к его отсутствию и переключаться на нормальную работу... Надо продолжать помощь Ландау, но надо и работать. По желанию теоретиков, организационную работу по отделу возьмёт на себя Халатников. Что касается теоретического семинара, то это дело стоит продолжить, хотя теоретики сами будут решать.

Вот в такое печальное время я приехала в Физпроблемы на дипломную работу. Моим дипломным руководителем будет Исаак Маркович Халатников, мой крёстный отец и мой добрый учитель. Потом моим научным руководителем будет Алексей Алексеевич Абрикосов. Моим главным учителем станет Лев Петрович Питаевский, моими опекунами будут Игорь и Лена Дзялошинские, а моими учителями русского языка я считаю Льва Питаевского и Евгения Михайловича Лифшица. Мои институтские однокашники останутся навсегда моими лучшими друзьями. Но это всё ожидало меня впереди, так же как и общая судьба всех, кто был связан с маленьким институтом на Воробьёвке, который построил Капица, — судьба вечно помнить и любить жёлтые стены Института и землю, на которой он стоит.